Меняла - Страница 65

– Погоди, друг мой, погоди… – осторожно подбирая слова начал я, – ты задаешь очень сложный вопрос, тем более сложный, что мне, человеку низкого происхождения, тяжело судить о нем… Прежде всего, скажи мне, что ты знаешь наверняка…

Эрствин тяжело вздохнул и принялся рассказывать, старательно изображая спокойствие:

– Вчера, когда я вернулся к нам, отца не было в его покое… – конечно, несколько комнат, отведенных в правом крыле Большого дома «почетным гостям», в семье барона принято именовать «покоями». Вот попробуй, поговори с такими людьми о практической ценности обмана, – его постель была не смята.

– Так он мог заметить твое отсутствие?

– Вряд ли, скорее всего, папы вообще не было ночью в доме Совета. Я на всякий случай заглянул к нему, когда проводил тебя и возвращался. Его не было.

– Так… Что дальше?

– Я проверил дверь Ланы и убедился, что она заперта.

Ничего удивительного, что заперта. Лана, вернее, Лериана, племянница барона и, следовательно, кузина Эрствина, была их единственной родственницей, проживавшей с ними в Ливде. Когда я говорю «семья барона», я имею в виду Эрствина, его отца и кузину. Впрочем, Лериана – тихое и робкое существо, я ее и видел-то всего два или три раза и то мельком. И ни разу, кажется, не слышал ее голоса. Похоже, что она никогда не покидает своей комнаты, то есть, прошу прощения, своих покоев, и ее словно бы нет на свете. И дверь она всегда держит запертой, я уверен. Она дочь младшего брата нашего барона, осиротевшая во время штурма Леверкоя, и ей вряд ли светит в жизни нечто более занятное, чем монастырь или (более вероятно) замужество за одним из мелкопоместных соседей барона… Да и то – лишь при условии, что барону удастся отбить свой замок у захватчиков. В противном случае она не будет «удачной партией», как выражаются наши родовитые господа в таких случаях…

– …Тогда я вернулся к себе, – продолжил свой рассказ Эрствин, – и заснул. Я не знаю, когда пришел отец, я, должно быть, спал тогда… Но он мне сказал за завтраком…

Вот, кстати, еще один примерчик из жизни благородных господ. Они могут всю ночь напролет плести заговоры против приютившего их города, вызывать из небытия злобных эльфийских князей, заниматься чернокнижием – но утром они обязаны встретиться за завтраком с членами семьи и вести себя, как ни в чем не бывало. В противном случае их поведение будет выглядеть неприлично.

– …сказал за завтраком, что ему нездоровится и он, пожалуй, полежит у себя…

– Понятно, ему нужно выспаться перед ночью полнолуния, когда восстанут мертвые.

– Да, наверное, – Эрствин не уловил в моем голосе иронических ноток, до того был поглощен своими проблемами, – еще он сказал Лане, чтобы собиралась. Он хочет, чтобы она прожила неделю в монастыре блаженной Ателиты, молясь вместе с монашками о восстановлении милости гунгиллиной над нашим родом… С настоятельницей он уже договорился. Лана вдруг начала плакать, что она не хочет в монашки…

– Вот как! Она осмелилась возражать барону? А я думал…

– Да нет, она не то, чтобы возражала – только плакала… Я думал, что папа на нее прикрикнет, но он всего лишь сказал: «Не говори глупостей, Лериана, это только на неделю, пока все уляжется»…

– Ага! Он боится за нее, – догадался я, – или просто не хочет, чтобы она видела, что будет происходить в Большом доме… Гангмар возьми, но что же там произойдет?!

– Я не знаю, Хромой, – убитым голосом промолвил Эрствин, – не знаю… Но они собираются разделаться с Лигелем. После завтрака Лана ушла к себе плакать дальше, а папа вернулся в свой покой. Я уже собрался уходить – ну, мне же еще нужно было выяснить насчет вороного жеребца – как вдруг к нам постучали… Я открыл дверь – Сектер! Он спросил, может ли папа его принять, я ответил, что барону нездоровится. Тогда Сектер сказал, что он только на минуту. Я проводил его, распахнул перед ним дверь в папин покой, затем он вошел, а я притворил дверь, оставив щель… Потом я сделал вид, что ухожу, потопал ногами на месте… А сам остался… Я знаю, это неблагородно!..

– Пустяки, Эрствин…

* * *

Возможно, у меня есть дар предвидения? Не знаю, что подтолкнуло меня, но перед тем, как явиться на плац, я собрал кое-что из своих вещей – книги, костыль бедняги Роди, несколько безделушек – и отнес к молодому священнику. Я попросил его принять мое имущество на хранение. Это было несколько странно и, возможно, выглядело не совсем прилично, но добродушный сын колбасника не отказал мне. Позевывая (было еще довольно рано), он распахнул передо мной дверь, пригласил к себе и велел сложить все в один из ларей в углу. Я сгрузил барахло в пустой ларь – прежде, когда здесь распоряжался отец Томен, в нем были книги.

– Спасибо, отец… – я так и не знал, как его звать.

– …Ренки. Отец Ренки.

Благодушие попика простиралось настолько далеко, что он даже предложил мне взять ключ от ларя с собой. Но я, поблагодарив, отказался – мол, не настолько же я погряз в ересях и грехах, чтобы не доверять слову пастыря. Затем мы распрощались, отец Ренки призвал на меня всяческие благословения, а я вручил ему несколько монет «на нужды прихода» и отправился на плац, чтобы приступить к службе в отряде капитана Лонкопа.

Когда я притопал на пустырь, служивший обычным местом сбора у нашей братии, там были уже все новички. Я поздоровался, несколько человек что-то буркнули или кивнули в ответ… Пока что солдатским братством и не пахло. Я занял место с краю и украдкой оглядел парней. Честно говоря, выглядели они не отрядом, а толпой. Нормального снаряжения не было почти ни у кого. Я в своей проклепанной куртке, со шлемом и настоящим боевым оружием выгодно отличался от большинства. Вот из-за угла показался наш капитан, сопровождаемый Бибноном и прочими «старичками». Он прошел вдоль неровного строя новобранцев, те постарались приосаниться и принять молодцеватый вид, но, на мой взгляд, без большого успеха. Капитан, кажется, разделял мое мнение. Во всяком случае, глядел он на нашу толпу скептически.